Как следует оценить эволюцию взглядов Лас Касаса от критики конкисты к осуждению любых форм колониального порабощения? Говоря о законах 1542 г., колумбийский историк Хуан Фриде отмечает, что они отражали классовую борьбу, которая в то время шла вокруг завоевания Индий (Friede J. Bartolome de Las Casas…, p. 10) и участниками которой, с одной стороны, были королевская власть и испанские гранды, не имевшие прямого отношения к колониальному грабежу, а с другой – конкистадоры и связанные с ними торгово-финансовые группировки в метрополии.

Выступая против жестокостеи конкисты, Лас Касас вначале действовал в интересах короны. Когда же он убедился в неэффективности Новых законов , обещавших облегчение участи индейцев, и осудил в целом сложившуюся в колониях систему угнетения и эксплуатации, то стал выразителем наиболее демократичных, народнических тенденций в испанском обществе XVI в. – гуманистических поборников Возрождения, объединяемых термином эразмисты . Они выступали с позиций первоначального христианства против колониальной эксплуатации, церковного мракобесия, в частности инквизиции, а также против абсолютистского произвола королевской власти, приводившего к бесконечным завоевательным войнам, к засилью грандов.

Правда, эразмисты, опасаясь репрессий, высказывали свои взгляды в весьма абстрактной форме со ссылками на Библию и церковные авторитеты. Тех из них, кто переступал за грань дозволенного, ожидал карающий меч инквизиции. Епископа Кар-рансу, друга Лас Касаса, за критику абсолютизма Карла V продержали свыше 20 лет в казематах инквизиции, а доминиканца Франсиско де ла Круса, утверждавшего, что испанцы погрязли в грехах, а индейцы – богом избранный народ, призванный возродить христианство в Новом Свете, сожгли на костре в Лиме в 1578 г. (Hanke L. El prejuicio racial en el Nuevo Mundo…, p. 49).

Чтобы избежать столь печальной участи, эразмисты были вынуждены хитрить, иногда переходить на эзоповский язык, но в кого метили их стрелы – очевидно. Например, Альфонсо де Вальдес (умер в 1532 г.) утверждал, что долг правителя – защищать и помогать народам, вверенным богом его власти, а не порабощать и эксплуатировать их. Плохой признак, – писал он, – если пастух стремится заполучить больше овец, чем господь хочет ему поручить их. Это признак того, что он хочет их использовать для себя и что он хочет не править ими, а доить их… (Zea L. America en la Historia. Mexico, 1957, p. 254).

Другой эразмист, Хуан Луис Вивес (1492-1540) доказывал: Что значит царствовать и управлять народами, как ни защищать, заботиться и покровительствовать им, как своим детям? И разве может быть нечто более нелепое, чем желание покровительствовать тем, кто не хочет этого? Или пытаться силою зла подчинить себе тех, кого якобы хотят облагодетельствовать? Или убивать, разрушать, поджигать тоже означает защищать? Будь осторожен (государь. – И. Г.), чтобы не показалось, что ты хочешь не столько царствовать, сколько господствовать, и что стараешься стать не (справедливым. – И. Г.) государем, а тираном, и что желаешь иметь больше подданных не для того, чтобы осчастливить их, а для того, чтобы они тебя боялись и подчинялись тебе беспрекословно . Эти высказывания могли относиться как к положению в Испании, так и к завоевательным предприятиям королевской власти в странах Европы и в Новом Свете.

В свою очередь доминиканец Франсиско де Витория (1483-1546) провозглашал, что индейцы обладают разумом, являются свободными людьми и не могут быть закабалены на том основании, что они язычники или исходя из учения Аристотеля о предназначенности некоторых народов к рабству. Ни папа, ни испанский король, писал Витория, не имели права в одностороннем порядке лишать индейцев независимости, вести против них захватническую войну. Единственно оправданной причиной для ведения войны против индейцев Витория считал стремление последних воспрепятствовать установлению торговых связей Испании с другими народами, а тем самым – росту всеобщего благоденствия. Витория также считал, что Испания вправе вести войну против индейцев, если они мешают проповедовать христианство, однако никто не давал ей право на покорение и завоевание их земель (Pena Vicente L. Op. cit., p. 7-9).

Ученик Витории и друг Лас Касаса архиепископ Толедский Бартоломе де Карранса (1503-1576), участник Тридентского собора, высказывался против насильственного обращения индейцев в христианство. Он допускал, что испанцы могут вести воину против них, чтобы отразить их нападения или если того требуют принципы международной справедливости. Карранса высказывался за установление испанского протектората над индейцами, но только в целях обращения их в христианство и обеспечения мира на их землях, после чего испанцам следовало вернуть своим подопечным независимость и покинуть их земли (Ibid., p. 32-37).

Доминиканец Мельчор Кано (1509-1560) писал, что испанцы вправе вести войну против индейцев, если встречают с их стороны препятствия в распространении христианства пли добпвают-ся отмены рабства и несправедливого правления (Ibid., p. 145-147).

Диего де Коваррубиас (1512-1577) высказывался против захватнических войн, допуская военные действия только в целях поддержки индейцев, ведущих справедливую войну против варварских племен, или наказания индейских правителей, препятствующих своим подданным, принявшим христианство, его исповедовать. Коваррубиас писал, в частности: Из-за того, что они не исповедуют христианство и не желают принять веру Христа, индейцы не теряют права господства над своей собственностью и владениями, которые принадлежат им по праву народов. Следовательно, эти причины не дают какого-либо права христианам вести войну против индейцев, даже опираясь на авторитет королевской власти (Pena Vicente L. Op. cit, p. 172).

Как следует из этих примеров, испанские эразмисты осуждали захватнические войны, хотя в отличие от Лас Касаса допускали в отдельных случаях военные действия против индейцев, чем могли воспользоваться завоеватели для обоснования своего господства в Новом Свете.

Весьма симптоматично, что Лас Касас впервые выступает с критикой конкисты в 1514 г., пять лет спустя после появления Похвального слова глупости Эразма Роттердамского и за два года до выхода в свет Утопии Томаса Мора. Лас Касас связан с авторами этих крамольных произведений не только хронологически, но и духовно. Его роднило с великими гуманистами XVI в. то обстоятельство, что он был ярым противником аристотелевской схоластики, находившейся на идейном вооружении католической контрреформации и оправдывавшей рабство, порабощение индейцев и прочие социальные несправедливости.

Испанский эразмизм, – отмечает французский исследователь этого идейного течения Марсель Батайон, – появился в Америке в среде тех, кто лелеял надежду основать на новых землях с новыми людьми обновленное христианство (Batallon M. Erasmo en Espan a, v. II. Mexico – Buenos Aires, 1950, p. 443).

Слабой стороной испанских эразмистов было то, что они при всем радикализме взглядов не решались порвать с церковью и абсолютизмом и не вышли в своей критике испанской действительности за рамки лояльной оппозиции к алтарю и трону. Этот факт, на наш взгляд, объясняется узостью социальной базы, которая могла стать их опорой. Обнищавшие идальго – потенциальная опора эгалитарных проповедей эразмистов – превращались на землях Нового Света в нечто противоположное тому, чем они были в Испании, – в богатеев-энкомендеро. Иначе говоря, конкиста дала им, а также плебейским слоям испанского общества, хлынувшим за океан, то, чего они добивались бы, не открой Колумб Нового Света, в борьбе со светскими и церковными магнатами и абсолютизмом в Испании, а именно – землю и другие источники обогащения. Таким образом открытие Нового Света предотвратило буржуазную революцию в Испании и превратило эразмистов в беспомощных и нерешительных теоретиков, не имеющих опоры в массах и, следовательно, лишенных шансов на успех. И тем не менее в истории общественной мысли Испании и ее владений они оставили весьма ощутимый след.

Некоторые исследователи называют Лас Касаса мечтателем, утопистом, который не учитывал железных законов реального бытия. Стоило ли Лас Касасу, вопрошают они, протестовать против действий конкистадоров, требовать от них добровольного ухода из колоний, когда такие требования были нереальными, неосуществимыми, ибо христианские догмы добра и справедливости хороши лишь в теории, а в жизни господствуют другие – волчьи законы.

Упреки обывателя, призывающего борца за народные интересы быть благоразумным, смириться с постыдной и гнусной действительностью, не рисковать благами жизни во имя справедливого, но несбыточного идеала! Но в истории в конечном счете правыми оказываются не расчетливые обыватели, а безрассудные борцы, восстающие против несправедливого порядка. Лас Касас был для XVI в. глупцом и фантазером, а Сепульведа, одобрявший конкисту, казался великим реалистом. Однако с точки зрения общего хода исторического развития подлинным провидцем оказался не апологет колониальной системы Сепульведа, а осудивший ее Бартоломе де Лас Касас.

Лас Касас при жизни потерпел поражение. Но могло ли быть иначе? Он, как уже отмечалось, не нашел и не мог найти в Испании социальной силы, которая поддержала бы его, ибо все слои испанского общества были заинтересованы в конкисте, все ждали от нее богатства и славы на земле и царства божьего на небе. Бог, по меткому выражению Бенедетто Кроче, считался в XVI в. Испанцем (Croce В. Spagna nella vita italiana durante la Rinascenza. Bari, 1949, p. 126). Разве не был он обязан отплатить своим соотечественникам сторицей за обращение в его веру миллионов индейцев? Лас Касас рассуждал иначе. В марте 1565 г. он писал в завещании: Несомненно, бог когда-нибудь обрушит свой гнев и возмущение на Испанию за несправедливые войны, которые она вела против индейцев в Америке (Hanke L. El prejuicio racial en el Nuevo Mundo…, p. 84).

С негодованием и возмущением клеймил Лас Касас монахов и священников за их участие в разрушении Индий . В своем предсмертном послании папе Павлу V неистовый доминиканец решительно утверждал: Величайший скандал и не меньший ущерб наносят нашей святейшей христианской вере епископы, монахи и священники, которые на новых землях великолепно обогащаются, в то время как их подопечные, обращенные недавно в веру, пребывают в такой полной и невероятной нищете, что многие из-за произвола, голода, жажды и чрезмерного труда каждый день по-пустому гибнут. Со всей скромностью умоляю ваше святейшество объявить таким священникам, что они обязаны на основе естественного и божественного законов, как они действительно тому обязаны, возвратить индейцам все золото, серебро и драгоценные камни, приобретенные ими, ибо они их взяли и отобрали у людей, терпевших великие бедствия и теперь страдающих от них, которым они по божественному и естественному законам обязаны также раздать свое собственное имущество .

Нельзя согласиться с исследователями, выдающими Лас Касаса за подлинное порождение средневековой церкви. Лас Касас черпал вдохновение в принципах первоначального христианства, а не в трудах средневековых богословов. Несомненно, что, принадлежа к церкви, он проповедовал милосердие и любовь к ближнему, – пишет X. Ле Риверенд, – более того, Лас Касас надеялся увидеть, что эти добродетели будут определенным образом осуществлены в индейском обществе. Но в то же время его труды полны проклятий и осуждений сатанинским церковникам, которые эксплуатируют индейцев и отпускают грехи новой олигархии, возникшей в колониях. Если это так, то как можно утверждать, будто он доверял церкви, в лоне которой он наблюдал столь много лжехристиан? Конечно, нет. И доказательством этому служит то, что в последние годы своей жизни он настаивал, чтобы в Америку посылались не любые священники, а только избранные им самим…

В лице церкви и монархического государства Лас Касас нашел себе лишь временных союзников. Монархия не могла благожелательно относиться к новой олигархии, поскольку последняя пыталась возродить в Америке прежнюю касту феодальных сеньоров, с которыми боролись католические короли… В известном смысле церковь если и не противилась насаждению феодальных форм, то во всяком случае предпочитала сама делить с королем доходы от конкисты и колонизации (Ле Риверенд X. Историческое значение деятельности Бартоломе де Лас Касаса, с. 34-36).

Лас Касас, будучи верующим католиком, не помышлял призывать индейцев к сопротивлению своим поработителям. Как и другие миссионеры, он проповедовал индейцам смирение и послушание, поэтому его проиндейская проповедь, обращенная к колонизаторам, существенной опасности для последних не представляла. Что касается королевской власти, то она использовала Лас Касаса в своих интересах: кокетничая с ним, Карл V стремился в действительности не облегчить положение индейцев, а обеспечить себе большую долю награбленных конкистадорами богатств.

Нельзя согласиться и с теми исследователями, которые выдают Лас Касаса за продукт одного и того же испанского духа , породившего как конкистадоров, так и их противников. Испанцы, – утверждает историк Франсиско Моралес Падрон, – должны исходить из той точки зрения, что если аннексия и колонизация (так Моралес Падрон перекрещивает конкисту и колониальный режим. – И. Г.) Нового Света в рекордный по краткости срок и была грандиозным историческим событием, то еще более грандиозным и исключительным событием была критика (Лас Касаса. – И. Г.) методов, применяемых при этом, а также мнение о равенстве всех людей и сомнение в законности прав Испании, на которых она основывала свои действия в Новом Свете (Estudios sobre Fray Bartolome de Las Casas, p. XIV). На наш взгляд, ставить на одну доску конкисту и ее противников – значит пытаться оправдать завоевание, и мало меняет существо точки зрения Моралеса Падрона то, что он считает деятельность Лас Касаса более грандиозной, чем конкисту.

Моралес Падрон далее рассуждает так: спустя четыреста лет после конкисты и после огромных успехов человечества в области культуры мы все еще спрашиваем: справедливы ли войны и истребление населения в Северной Ирландии, Палестине, справедливо ли было вести необъявленную войну во Вьетнаме; можно ли сеять смерть и разрушения в какой-либо стране для того, чтобы навязывать ей определенное религиозное и политическое кредо; допустимо ли убивать с целью захвата территории ее законных владельцев; вправе ли одни государства осуществлять военную интервенцию против других, чтобы воспрепятствовать установлению неугодного им режима; какой моралью можно оправдать провоцирование военных конфликтов с целью сбыть продукцию фабрикантов оружия; вправе ли люди бомбежками изменять биогеографические условия жизни человека. Если все эти преступления творятся в наши дни, то какой спрос может быть с конкистадоров, действовавших почти 500 лет назад?

Моралес Падрон, конечно, возмущен преступлениями современных колонизаторов, и мы, как и все прогрессивные люди на земле, понимаем и разделяем его возмущение. Но из этого вовсе не следует, что за давностью срока подлежат амнистии или забвению преступления конкистадоров. То, что современные колонизаторы – звери, вовсе не делает конкистадоров ангелами. Нельзя согласиться и с другим утверждением испанского историка, что испанцы XVI в. создали международное право только своим стремлением обосноваться на Американском континенте при помощи методов, вытекающих из их культурного и религиозного наследия, которые могли бы быть оправданными перед своей собственной совестью (Ibidem). Ведь испанцами были не только Лас Касас и другие противники конкисты, но и колонизаторы.

Некоторые историки (Сильвио Савала, Льюис Хенке), оценивая деятельность Лас Касаса, приходят к выводу, что среди колониального духовенства действовали две группировки: одна участвовала в порабощении индейцев и их эксплуатации, другая боролась за права аборигенов. Но ограничиться констатацией этого факта – значит не раскрыть его подлинную сущность. Ведь это были далеко не равнозначные группировки. Первая представляла официальную церковь и включала подавляющее большинство церковников, вторая же представляла меньшинство, выступления которого против порабощения индейцев не смогли воспрепятствовать их закабалению.

Духовенство не имело ничего против теории энкомьенды, – писал Лесли Бирд Симпсон, американский историк колониального периода Испанской Америки. – Протесты Лас Касаса и доминиканцев не должны быть истолкованы как официальное отношение церкви к этому вопросу (Byrd Simpson L. The encomienda in New Spain. Berkeley, 1929, p. 188-189). Церковь, справедливо отмечает тот же автор, жила, подобно другим испанским учреждениям, трудом индейцев. Строительство бесчисленных церквей и монастырей, уход за ними, работа на церковных землях, обслуживание и содержание духовенства – все это лежало на плечах индейских трудящихся. Духовенство, кроме того, участвовало в торговых и финансовых операциях, и многие священники уступали соблазну использовать свой авторитет среди индейцев для личной выгоды.

Отношение к индейцам колонизаторов и духовенства не изменилось и после принятия в 1542 г. Новых законов по управлению Индий. Эти законы, объявлявшие индейцев свободными и запрещавшие применять к ним насилие, на практике были сведены к нулю. Еще во время конкисты королевская власть ввела принудительный труд индейцев на рудниках – так называемую миту. В седуле (распоряжении) от 1574 г. Филипп II обвинял индейцев в склонности к порокам, безделью и пьянству, от чего их можно излечить только принудительным трудом. Испанцы приносят им пользу, утверждал Филипп II, обучая христианству, а так как испанцы и индейцы без взаимной поддержки не могут существовать, то справедливо принуждать индейцев работать в монастырях, на постройке дорог, на рудниках.

После гуманных законов 1542 г. индейцы продолжали гибнуть от непосильного труда в энкомьендах, на рудниках, при постройке церквей.

Францисканец Бартоломе де Альборнос, работавший в середине XVI в. в Мексике, писал, что, хотя в колониях каждый индеец имеет 400 защитников, индейцев все равно обращают в рабство, покупают и продают и они продолжают платить за свободу души рабством тела (Hanke L. El prejuicio racial en el Nuevo Mundo…, p. 130). И если индейцы выжили, то только потому, что испанцы нуждались в их рабочей силе. Если бы испанцы продолжали и после завоевания Америки править при помощи огня и меча , то они остались бы без рабочих рук, а миссионеры лишились бы своих подопечных. Тогда бы, предсказывал Мендиета, испанцы стали грабить и убивать друг друга (Mendieta G. de. Historia eclesiastica indiana, v. II. Mexico, 1945, p. 178; Hanke L. A modest proposal for a moratorium on grand generalizations: some thoughts of the black legend. – Hispanic-American Historical Review , 1971, N 1, February, p. 116-117).

Спор вокруг конкисты прекратился, когда основные регионы Америки были завоеваны и разделены между конкистадорами. В 1573 г. корона даже запретила употреблять слово конкиста для обозначения покорения индейцев, заменив его более безобидным – пацификация (умиротворение) (Hanke L. El prejuicio racial en el Nuevo Mundo…, p. 141).

В 1608 г. был отдан приказ испанским войскам в Парагвае покорять индейцев только мечом слова (Ibid., p. 146). Однако лишь в 1680 г. испанский король запретил в любой провинции вести войну против индейцев для их обращения в святую католическую веру, или для подчинения нам, или с любой другой целью (Ibid., p. 181). Но этот запрет не всегда соблюдался. В Чили, например, война против воинственных племен арауканов длилась на всем протяжении колониального периода.

Таким образом, в колониях установился режим, основанный, как не без юмора пишет Л. Хенке, на смеси идей Лас Касаса и Сепульведы (Ibid., p. 141-142).

Начало этого нового периода совпадает со смертью Лас Касаса и объясняет, почему прекращает свое существование проин-дейское течение среди миссионеров. Компромисс королевской власти с конкистадорами и их потомками, сопровождавшийся фактической отменой законов 1542 г., с одной стороны, и разгром инквизицией испанских эразмистов – с другой, лишал последователей Лас Касаса каких-либо шансов на поддержку короны, а играть самостоятельную роль они не могли и даже не претендовали на нее. Все это привело к затуханию оппозиции в среде духовенства к колониальным порядкам, и церковь становится одной из самых надежных опор колониальной эксплуатации.